Кинологическая хиджама

…или вот, к примеру, хороший вопрос: почему одни люди стесняются каких-то проявлений себя, порой стыдятся, если не сдержали эмоции. Они думают: «Боже! Что теперь скажут люди!» Или испытывают комплексы на тему несовершенства своей натуры. А есть люди, которые не сильно на этом заморачиваются. И вот, опять же, если взять для примера маму, то она из тех, кто не особо парится. Ну бывает, что ей не ловко какое-то время. Но потом все быстро приходит в норму.

Вообще, мама довольно уравновешенный человек. На удивление так и есть, поскольку мама с юности усвоила основной принцип: не надо в себе ничего держать. Накрыло – выплесни. И живи себе дальше, как белая богиня. Из-за этого маму порой неверно понимают. Думают, что она эмоциональная. Да нет, эмоциональность в мамином понимании – это долгое жевание соплей по какому-нибудь поводу. Слезы, тревоги, «новопассит». Мама проще смотрит на мир. Она как бы говорит: «Вы чо там, не довольны, как я выражаю эмоции? А ну-ка, скажите мне об этом!» И «корвалол» в ее жизни выполняет роль маски. Иногда надо попридержать коней.

Ну, мама - она такая. Ее куда больше печалит не то, что люди к ней могут плохо отнестись, а то, что она до сих пор не может приучить себя хорошо относиться к людям. Нехорошо это. Кришна мамой не будет доволен.

…или вот, к примеру. Выставка в последние выходные ноября.  Не так далеко от дома, два часа туда, два обратно, и сколько там понадобится судье, чтоб выбрать самую красивую собачку на свой извращенный вкус…  Девять тысяч рублей – цена вопроса.

Все пошло не так. Кришна чесал пятку и думал: как бы ему снова показать маме, что надо любить людей? А маме хотелось просто отдохнуть. А не решать глобальные вопросы несовершенства своего внутреннего «я». Нет, собаки выполнили ожидаемое и оправдали возложенное. Тут к ним никаких претензий, даже наоборот. Тут даже есть повод намекнуть, за что именно мама собак любит больше, чем Кришну.

Судья показал дурновкусие, выбрав лучшей собакой грустное млекопитающее из глубины областной кинологии. Мама не удержалась. Мама съязвила, что к данному образцу стремиться будет довольно трудно. Громко съязвила. И Кришна такой: ага. А мама такая: девять тыщ. И пауза повисла между Кришной и мамой. И он шейные мышцы расслабляет, чтоб голову пониже опустить, а мама характерными движениями растягивает и согревает…

Но все идет не так. И мама понимает, что еще пять-десять минут и мир взорвется. Огромный японец херячил поочередно своими деревянными битами по вискам мамы, явно перепутав ее голову со своим гигантским барабаном. И один неудачный удар по поджелудоной лишил всякой надежды на шашлык и алкоголь. То есть, сегодня мама пролетела и мимо морального, и мимо физического удовольствия. И она  кинулась искать таблетки, чтоб отравить этого сволочного япошку, ей чудовищно захотелось не только с японцем разобраться, но и поймать муху и оборвать ей лапки. В качестве мухи очень неудачно подвернулась та самая млекопитающая грустная зверюшка, по недоразумению ставшая сегодня образцом стандарта в пункте «жили-жили и усрались».

Мама в выражениях не стеснялась. Темпераментные очхорики, которые, по ее мнению, теперь просто обязаны были начать срочно и многажды размножиться, спотыкались на ровном месте под ее тяжелым взглядом. Мама требовала продолжения темпераментных скачек по рингу собак без движений, с безобразной анатомией и не менее безобразной подготовкой к шоу.

Вопчем, люди-то что подумали про маму? Ясное дело, что они подумали. Да плевала на них мама, потому что сейчас ей в кайф было будоражить Кришну, мол, и чо ты мне сделаешь? Мол, вот и расскажи мне, как так получается? Где уважение, ваще, к демиургам? Видал, что красивым посчитали? И, заметь, я тут не при делах. Кто-то к прекрасному стремится. А ты меня воспитываешь. Продвигая этот ужас в массы. Что о тебе люди подумают, Кришна?

Три человека никак не могли успокоить разбушевавшуюся маму. Она стояла в бестах, не поднимая глаз от пола, чтоб никто не увидел, чем для них могут закончиться такие бесты. Она молчала, как партизан, чтоб все слова вынести из ринга и сказать их уже там. Доктор Лектор содрогнулся бы. Кришна не содрогался, Кришна размышлял. Он-то не дурак. Он-то от мамы такие оплеухи уже ловил.

Однако, во-первых, как только мама покинула нехорошее помещение, закинула в себя 350 граммов жареного мяса и пятьсот граммов пива, ее кулаки разжались, даже пепел пришлось сбивать, а не смотреть, как он сам слетает с трясущейся в пальцах сигареты. Во-вторых, как только мама произнесла «ну что же, крошки, прежде всего, это вам любоваться на своих членистоногих, это вам гоняться по городам и весям за лояльными судьями. А мне-то чо? Это Кришну благодарите. Он вам сегодня устроил праздник» , она улыбнулась этой картине мира, к ней пришел самый спокойный в мире сон.

…или вот, к примеру, решила мама тему не поднимать. Чего ее поднимать-то? Не бей лежачего, как говорится. Да и к тому же, сброс произошел оперативно. Счет мы только открыли, и если кто-то хочет посчитаться, то этим процессом будет руководить мамуля. Ну и Кришна, конечно. Но к чему все это?  

Раньше бы устыдилась мама и слов своих несправедливых, обидных. И желания немедленно сцедить стакан чьей-то крови, чтоб поправить баланс в организме, потрепанный на вставке. И даже попробовала бы себе сказать, мол, а чего ты хотела? Зачем забиваешь себе голову? Относись к этому проще. Мама искренне бы старалась улучшить карму: убедить себя, что на выставки она ходит исключительно ради кинологических целей, а не ради разрядки. А коли так, о какой можно лояльности говорить, тем более, с Кришной? Собссно, это всего лишь ипостась и восьмая аватара. Тоже мне, пятку он чешет еще… Хрен с бугра.

Так что, если углубиться, то все понятно становится. Будет маме стыдно, как же. Она нормально заплатила за шоу. Вы там того, с хиджамой уже определились? 

Абрикосовые косточки

Дождливым летним днем в маленьком доме за городом пил чай с абрикосовым вареньем среднего роста и пожилого возраста человек. Имя его никому особо было не интересно, да и сам он давно уже не слышал, чтоб это имя кто-то произносил, поскольку жил уединенно, дети и внуки обходились общим «дедушка», немногочисленные соседи удовлетворялись «здравствуйте». Хотя, одна простодушная пенсионерка была вознаграждена за общение и знала, что «дедушка» это Иван Иваныч.

Было у Иван Иваныча когда-то несколько приятелей: Семен Семеныч, Василь Василич, Николай Николаич. Из всех ему оставлен Богом был лишь Семен Семеныч.

Василь Василич помер третьего дня, скоропостижно и неожиданно для всех. Дурацкая, конечно, вышла с ним история. Но человек он был неплохой, хоть очень скрытный, как оказалось. На похоронах Василь Василича он и встретился с Семен Семенычем, который напросился в гости. Как раз этим вечером и ждал его хозяин маленького домика.

Допив чай, Иван Иваныч тщательно накрыл целлофановым пакетом вазочку с вареньем, вымыл большую, с голубой птицей, чашку, задумался. Что от него нужно Семен Семенычу? По давнему знакомству с ним он помнил, что приятель купил домик с садом, живет как раз неподалеку от вокзала, три остановки, откуда на электричке иногда выезжает порыбачить. И даже приглашал пару раз.

Серый «Самсунг» на холодильнике подбрасывал течению мыслей Иван Иваныча зрительные и молчаливые образы. Украина. Хохлы. Халявщики. Жизнь не слишком измотала Семен Семеныча, этого старого лентяя, которому всегда было лень лишний раз взять шабашку. Хотя руки у мужика золотые, мог бы до сих пор столяром подрабатывать к пенсии. Нет же, ему куда как проще винить во всем правительство, которое положило ему маленькую пенсию. То ли дело был Василь Василич, до последнего имел копейку неплохую, бабу с ребенком содержал, да как выяснилось, не только ее. И накопил себе на безбедную старость. Хм. Не дожил.

Иван Иваныч понял, что начинает расстраиваться, выключил телевизор, поставил на плиту кастрюлю. Четыре часа. Подумав немного, Иван Иваныч открыл холодильник и достал начатую бутылку коньяка. Дождь, хохлы и минувшие похороны высказались за то, что надо поправить давление.

Хоть жил Иван Иваны один, а до сих пор не оставил привычку, заведенную еще женой, держать всю хорошую посуду на виду, в серванте. Сервант Ивана Иваныча был некогда гордостью его супруги, смыслом ее активной жизни и местом, куда осколки зарплаты отправлялись в виде хрустальной посуды и фарфоровых тарелок. Открыв стеклянные дверцы, Иван Иваныч ненадолго задумался. Ряды бокалов и фужеров. Да, знатная вышла ссора тогда. Вон они, стоят, голубчики. Те самые бокалы, которые были необходимы ко дню ее рождения, потому что она купила красное молдавское, и те фужеры, что были, не подходили для сервировки. Да. Теперь он знает, в чем разница. У нее были фужеры, но не было бокалов. Поддавшись плохому настроению, Иван Иваныч взял в руку именно один из них. «Да, да, давай, расскажи мне теперь, что коньяк надо пить из других. Нет у нас для коньяка, вот пойду искать!»

На кухню Иван Иваныч пришел с полностью расшатанным мироощущением. Вымыл в горячей воде пыльную емкость, тщательно протер полотенцем капли. Несколько шоколадных конфет, припрятанных для внуков, сгодились сейчас Иван Иванычу, как никогда. Выпив залпом, закинув в рот конфету, как какой-то огурец, сердито включил телевизор со словами: «Ну и что у нас? Опять шоу?» Убрав громкость почти до нуля, Иван Иваныч принялся чистить картошку. Теплая вода, барабанящая в железную раковину, картошечка и коньяк с конфетами, взявшись за руки, окружили Иван Иваныча, не подпуская к нему больше враждебных хохлов, дождь и похороны. И ни за что на свете не променяет Иван Иваныч старые советские часы с боем на таймер микроволновки. Ее дело пищать, когда она больше не нужна, а дело часов оповещать человека о течении его времени, не давая покоя ни днем, ни ночью. Иван Иваныч это очень ценил. Часы пробили пять. Иван Иваныч накрыл картошку полотенцем и взял в руки мобильный. «Еду, еду!»

Первый же взгляд на Семен Семеныча  убедил хозяина, что он не зря подстраховался хорошей закуской. Разговор будет долгим. Звякнули явными гостинцами пакеты гостя.

Семен Семеныч снял в коридоре кепку, обнажив абсолютную лысину легкого абрикосового оттенка в абрикосовую веснушку. Взглянув мельком на пол, смело шагнул новыми носками по направлению к залу. «Или на кухне?» Еще раз оценив ситуацию и убедившись в своей правоте, Иван Иваныч буркнул: «На кухне». Там на стол тут же явился коньяк, в другой бутылке, но судя по виду, родной брат того, что был у Иван Иваныча. Выкатился лимон, и с деревянным звуком врезалась в столешницу колбаса.  Дальше из пакета вынырнула банка варенья, банка огурцов и фирменное блюдо жены – перцы, фаршированные капустой. «Будешь, как на Гавайях, все свое, с огорода» - и на шею Иван Иванычу повесили две связки сушеных яблок.

Остановка немного разрядилась, когда Иван Иваныч сразу налил по стаканам коньяк и выпил без тостов. Иван Иваныч между тем раскидал по тарелкам картошку, достал из микроволновки домашние котлеты и, чтоб окончательно пустить приятелю пыль в глаза, достал мисочку соленых грибочков. Жест был по достоинству оценен Семен Семенычем, поскольку на столе счет по домашней еде уравнялся.

Ну, рассказывай.

А дело было в том, что покойный Василь Василич создал Семен Семенычу большую проблему. Незадолго до смерти он занял у Василь Василича кругленькую сумму. А в связи с выясненными обстоятельствами, Семен Семеныч не знает, как эти деньги возвращать. Ну, это, как бы, не вся беда. Деньги-то он занимал на катер. Деньги есть, а катер еще не куплен. Как быть? Отдать сейчас или купить катер и потом возвращать, как договаривались? Вот надо это дело рассудить…

Часы пробили одиннадцать, Семен Семеныч мчался на такси к жене, приготовившись вновь расстаться с мечтой.

Иван Иваныч домывал посуду, и думал о том, что люди, по сути, похожи на абрикосы. Пока они молодые, косточку внутри не видно. Все зеленое, кислое и колючее. Затем, вроде как уже сгодится на что, да хоть на компот, но надо приложить усилие, чтоб сорвать да почистить. А вот когда абрикоска созрела, уже видно нутро, уже снаружи все аппетитно – косточка готова, вот тут и начинаются у абрикосы всякие страхи. А ну как прилетит скворец? Или гусеница? Градом собьет или ветром? Или вот садовник решит насушить? И висит абрикоска, мучается. Жила, зрела, соков набиралась, нутро растила. И ведь знает, что впереди ее ждет стать деревом. Хотя, бабка надвое сказала, не все в это верят, особо те, кто горазд рассуждать о всяких вероятностях, мол, надо еще упасть в чернозем, а не в лужу на асфальте. И висит она, зная заведомо, что вмазаться ей задом в землю, да так, что косточка пулей вылетит, осы налетят. А к следующему году следа не останется от нее. Или вот Семен Семеныч, к примеру. О чем его печаль? Казалось бы, надави на него сейчас хорошенько, и косточка вон из него. Готов голубчик. Но переживает о деньгах, о катере…  И ведь что интересно. Дай ему одно, тут же о другом мечтать начинает. В лепешку разбиться готов, лишь бы по его было.

Иван Иваныч тряхнул головой, вытер стол, снова открыл шкафчик и достал заначку: двестиписят «Московского».  Задумчиво разглядывая свою кухню, нашел, что не понесет бокалы в сервант. Ни к чему ему беготня по чужим привычкам. Пора свои заводить. «Московский» отогнал от Иван Иваныча воспоминания об абрикосовой голове Семен Семеныча, и настоятельно попросился к дивану под плед. Сопротивляться ему было бесполезно, и Иван Иваныч выключил свет на кухне.

Утюг «Мулинекс»

Из прошлой жизни с ней остался утюг «Мулинекс», который она купила в 1995 году на деньги, выплаченные государством за рождение ребенка. Но государству надо отдать должное: мама купила тогда еще и овощерезку, которой уже нет. Утюг служит маме напоминанием о том времени, когда глажка пеленок доставляла ей некое удовольствие: модный утюг и младенец в поглаженных распашонках. Что-то типа «счастье есть» и «в будущем все будет ок». Короче, не утюг, а хрустальный шар для медитации и заглядывания в прошлое.

И парочка вазочек, и те самые два чайных сервиза, которые ей дарили на свадьбу. Они так и кочуют из подвала в гараж. Потому что в мамином понимании сервиз – это гости, а гостей она продолжает опасаться, как и раньше. Но не теряет с ними контакта. То есть, где-то у мамы есть приятели и чайные сервизы.

От остального мама избавилась с присущей только ей жестокостью. То есть, в буквальном смысле, мама вынесла на свалку годы жизни нескольких поколений, хранящихся в баночках от монпансье и фотоальбомах. Мама выбрала десятка три фотографий, которые ей о чем-то говорят и которые о чем-то скажут ее детям, остальное она снова положила в железную бочку и подожгла. Покойные безымянные родственники из разных городов страны обрели, наконец, настоящий покой.

На сей раз это был не дым иллюзий. Это был ритуальный костер человека, готового в любой момент словить головой кирпич и не печалиться о том, что детям придется годами разгребать за мамой хлам ее жизни. Выйти из дома и уехать, приехать, и увидеть все те же пустые чистые комнаты даже без обоев на стенах.

И огня в глазах не было. Осталось еще кое-что, потому что отсутствие гармонии грозило новым хламом в доме.

Муж маму десять лет интересовал, как сексуальный объект, а потом еще десять лет как человек, способный заняться обклеиванием стен, а раз этого не случилось, то тогда до свидания муж. Украшать своей тенью мамин гипсокартон совсем не обязательно. Ей хочется чего-то в цветочек.

И даже слезы не навернулиь.

Ни огня, ни воды.

Мама порылась в старых винчестерах и флешках, перед тем как выкинуть, нашла несколько своих старых рассказов. Перечитала. Странное дело. Где она прошагала перекресток с надписью: «Налево пойдешь – смысл найдешь. Направо пойдешь – смысл потеряешь Прямо пойдешь – все поменяешь»? Смысла мама не нашла. Но и потеряла еще не весь. В какой момент, верная себе, мама перла вперед, как долбаный локомотив, не видя преград, к какой-то несформулированной Богом цели? Боженька подавал ток на матушкин пантограф, и она перла, не задавая вопросов.

Как-то раз зашла беседа о цели жизни. Ну и то… Мама не верующая. Мама христианка. То бишь, она крещена, носит крест, празднует некоторые праздники, восхищается и ценит христианские традиции и ценности Руси, старается не быть чмом, знать религиозную культуру и искусство. Ну и жить более менее по программе, предписанной заповедями. Раз уж воспитатели и учителя в ее жизни кончились, так вышло, что и родители кончились, а где-то дальше искать опору и подсказку следует, мама для себя определила роль церкви и религии как своеобразный дом с воспитателями для взрослых. Типа, уперся в моральную проблему – есть куда пойти за советом и помощью. Нужно взрослому человеку пожаловаться, покаяться, поплакать о себе, попросить прощения и быть прощенным – есть куда пойти. Нуачо, если так и есть? А куда еще?

Только никак до мамы не доходит необходимость жить так, чтоб попасть в Рай, чтоб жить там. Не зная дальнейшей цели. Поскольку если там тоже есть цель, то ее придется добиваться, проходя кучу этапов и трудных испытаний. И тогда никакой это не Рай. Тут хоть уже немного все понятно, а там заново извольте понимать. И, что хуже всего, там тоже будет институт для прощения взрослых за их ошибки. Значит, тоже будут потери, неверные решения, трагедии, разочарования и страдания.

Вопчем, сильно полюбляет мама иногда зажечь свечку, посмотреть на лицо человека, пахавшего на благо людей, бывшего распятым этими же людьми, затем прославленным ими же. Потом уносит маму к воспоминаниям о других людях, которые жили, трудились. В нищете умерли или были забыты, а потом про них сняли «Серебрный шар» с грустным ведущим. Потом так же умрет и ведущий. А потом и мы.

То есть, в данном контексте смотрит мама на все это как на пирамиду, где чем ты круче помог, тем суровее тебя убили и тем сильнее потом помнят. По данной классификации мама занимает нижний ярус потенциальных покойничков.

Это ее устраивает вполне. Она успокаивается. Правда и крестик на шее воспринимается ею как напоминание о человеческой неблагодарности. «Сделал добро – кидай его в воду».
Человеческой благодарности не наблюдается нигде. Поэтому надо успеть сделать для себя две вещи: во-первых, не драть нервы от обид на людей, чтоб нормально все закончить ТУТ. Во-вторых, закаляться по-максимуму, чтоб быть готовым пахать ТАМ.

Но, если честно, уже не сильно хочется. И какой там «закаляться». На лицо усталость металла. Не то чтоб локомотив сломался. Скорее техника морально устарела. Все вместе, короче.

Люди вон, утюги делают, которые по 20 лет работают и не капризничают. А ты, неблагодарная, ни разу спасибо людям не сказала.

Хрен с вами. В общем, к переходу мама подготовилась. Осталось определиться: куда идем? И снова поднять пантограф к проводам. Поехали дальше. 

Мама не сдается

У мамы взрослые дети, да и мама уже не та. Десять лет назад она стремилась. Появилось модное слово «социопат». Она его попробовала на вкус, поиграла с понятиями и решила, что это ей не сильно подходит. Какой, к черту, социопат? Мама классический мужененавистник (не путать с феминистками и лесбиянками) и она не нарушает никаких законов общества. Просто ей давно все понятно с обществом и оно маму не заводит. Свою личную историю она поддерживает на ФБ. Не на «Одноклассниках», поскольку само это слово вызывает у нее ужас, изжогу и ощущение опасности набегающих с объятиями пузатых людей. Или того хуже: людей, которые маму нашли, а что с ней делать дальше – не знают. Бррр…

Живые люди, по ее понятиям, должны быть приятны во всех отношениях. Ни с какими тараканами друзей мама не желает уживаться.

Внезапное столкновение в реальной жизни с близкой подругой с двадцатилетним стажем отношений закончилось несимпатичным крахом. Поэтому орда одноклассников и последующий фейерверк разрывов маму не завораживает.

Ценность дружбы заключена не в блестящей личности друга, не в антураже «дружения», но в способности оказывать влияние. Какое на маму можно казать влияние? Она так давно умеет сказать слово «нет» и так давно привыкла, что взрослые люди говорят один раз и делают один раз сами, без постоянных намеков и подталкиваний в спину, что любое сопротивление этим маминым понятиям вызывает отторжение.

Бац! Минус еще один друг. Даже десять лет назад это еще как-то шевелилось в маминой душе. Но сейчас мама хорошо знает разницу между «неприятно лишаться» и «приятно выкинуть». И ее девиз: «Главное – не напрягаться!»

А тут вот вам, получите. Пришла мама на выставку собак, в правой руке бокс, в боксе покрывало. В левой руке три собаки, на спине рюкзак с пудрой. Притулилась с краю, лепит на грудь номер правой рукой, левой рукой листает каталог с конкурентами, и тут сзади: «Привет! Какая встреча!».

Две секунды мама в ужасе не оборачивалась. Встреча. Это отвратительное слово. Это неожиданность, которая может привести к последствиям. Скорее всего – неприятным. Потому что мама знает: приятные последствия себе организовать может только она сама. У остальных это не получается. Любой человек приносит с собой проблему.

Ага. Мама оглянулась, успев натянуть маску удивления, готового стать приятным. Итить вашу... Одноклассник. И еще того хуже – с собакой. Шнауцер. Крупный, толстый, не очень хорошо подготовленный, нервный, видимо, в первый раз. Кобель. Нервный, крупный, хреново приготовленный жирный юниор. Вот они, неприятности, начались уже.

Сколько зим, какими судьбами… Откуда собака? Ясно, что купил. Когда сам разводишь, такое на выставки уже не водишь.  А у него еще и гордость в глазах. Черт. Вы еще не выставлялись? А, у вас монка даже. Это не вопрос, это констатация. Иначе откуда на лице радость? Хороший ли шнауцер? Откуда я знаю, я в них не разбираюсь. Но так на вид – красавчик. Слушай. Так классно тебя увидеть, без обид. Мне собак готовить, давай после рингов? Я тут стою, да. Удачи, удачи. Выиграешь – с тебя шампанское. Да. Давай, увидимся. Ты будешь расстроен, проиграешь, обидишься на всех, и уйдешь быстро, не прощаясь. Фух. Бац! Минус еще один. Надо куда-то в другое место встать.

Любой человек, как мама знает – отражение его собаки. «Скажи мне, кто той друг, и я скажу, кто ты» мама переделала в «Покажи свою собаку и расскажи о ней. Я все о тебе узнаю». Даже не надо ничего рисовать для психологического теста.

Толстый крупный, не слишком породный шнауцер, нервный и плохо подготовленный пришел показать себя людям. 

Не-сме-шно.

Вечная неопределенность

Дама неопределенного возраста, из тех, что любят говорить о нем «тридцать с хвостиком», резала на кухне лук. Обладая поразительным свойством – не ронять при этом слез, дама боялась только порезать палец слишком уж острым ножом. Вчера, как дура, два часа ходила по базару, таскала с собой кило железа в бутылке из-под минералки, ждала этого алкоголика – точильщика. Эпизод прошедшего дня злил тем сильнее, чем дальше пускалась дама в воспоминания тела, тащившего килограммы овощей, ножей, самое себя. Недамское занятие, но «нету в доме мужика». И никогда не было. Сухие глаза зло сощурились, рука крепко сжала рукоять мачете.. но лук закончился, нож брошен у доски. Готовые намасленные сковородки ждали своей порции горечи. «Зажарка для тефтелей, зажарка для супа».

Престарелые родители смотрели «Поле чудес», это счастье пенсионеров, молчаливо переглядывались, улыбались и кивали головами, как два маленьких стареньких китайца, принюхивались к запахам на кухне. Их внук был озабочен иными проблемами, его разрывали на части любовь и выпускные экзамены в школе. Поэтому он сидел в своей комнате, отчаянно сражаясь с виртуальными монстрами. Запах жареного лука будоражил его внутренности, приготовившиеся вот-вот почуять аромат, вкус и силу мяса.

Зашла на чашку кофе соседка, подруга дамы. Замужняя, потому никогда не упускавшая случая позавидовать даме вслух ее свободе и покою.

Дама, закончивши вышагивать очередной километр между плитой, столом и раковиной, сочла, что экспозиция готова, все на своих местах. Она проверила свои ощущения и эмоции. Родителей она любила и уважала их старость, в сыне души не чаяла, подруга – свободные уши. И это все, больше сказать нечего.

На носу Восьмое марта. Опять придет Василь Василич, подарит подарков и денег. Последнее время он стал несколько скуп. «Помогите кенгуру, потому что по утру кенгуру в своем кармане обнаружила дыру…» Такая самоирония не пришлась даме по душе. «Скотина!» - мысленно послала она флюид Василь Василичу. Пару – тройку месяцев назад этот стареющий ловелас (ха-ха, ловеласистее видели) нашел себе молодую подругу. Алчную девку, которой нужна его квартира и деньги. Его мать всю жизнь этого боялась, царство ей небесное, никого в дом не пускала, всех невест отсылала. Я-то помню, как она меня честила лет двадцать назад. И вышло, что ни вашим, ни нашим. И я не жена Василь Василича, и маман его в земле, и сын мой от случайного попутчика, и квартира его, хоть я не живу там, сыну достанется моему.

Подруга скрыла «везет же… некоторым» за «ты заслужила это, дорогая». Дама открыла крышку кастрюли с фрикадельками, пустив облако пара под громкое «Приз в студию!»

Василь Василич теперь мыслит жениться, обзавестись детишками при молодой жене. «Тоже мне, Олег Табаков!» - и второй флюид уплыл в заданном направлении. Правда, Василь Василич честно сказал нахалке, что у него есть я, и нас с ним связывают некие обязательства, ну ты понимаешь, о чем я.

Подруга не понимала, поскольку дама в свое время напустила такого туману, что было не ясно, то ли ее кавалер болен неизлечимо, и дама обещала ему предсмертный стакан воды, то ли она жизнь ему спасла, то ли он сделал ей что-то тако-о-ое, за что виноват по гроб жизни и вину свою искупает. Но подруга любила быть понимающей и кивающей, смолчала.

Василь Василич – романтик, он забыл, что он такое в действительности, он грезит, дурит молоденькой девочке голову. Хотя я думаю, она не так проста, я уверена, что этот стервятник только и ждет, чего доброго, она начнет ему стирать и готовить, я-то, ты знаешь, держу его в строгости. Раз я не жена – сам, все сам. И так и было все последние пятнадцать лет! И тут – здрасьте! Он себе вещи новые покупает, сотовый приобрел, привесил к пузу…Улыбается так нежно, задумчиво… Может, ему перцу в трусы насыпать, как думаешь?

Подруга отрицательно помотала головой, этот трюк они однажды проделали. Бедный Василь Василич чуть не отравился трихополом, уверенный, что его заразила новая любовь. Тогда, старыми деньгами, он миллионов сорок успел потратить. Все дарил той стерве подарки. А на этот раз как?

Дама пустилась в инсинуации, сравнивая приличную стоимость прошлогодних новогодних подарков и вежливую скромность нынешних. Ну, плюс, старый Новый год, День святого Валентина, тысяч десять – пятнадцать…. «Старый козел!» - неслось в вечернем эфире.

Подруга отправилась кормить семью и мужа, который за всю жизнь не подарил ничего, что стоило бы больше конфетницы, даже обручальные кольца заказывали ювелиру отлить из коронок ее, ныне покойного, отца. Поэтому сегодня яичница – глазунья глядела на соседского мужа вызывающе, нервно подрагивая подгоревшими краями и пугая подпечеными бельмами.

Василь Василич сидел в темном зале кинотеатра и смотрел фильм второй раз. Когда он приходил сюда с дамой, фильм показался ему хорошим, приятным и успокаивающим. Теперь же, когда рядом находилась молодая, замысел режиссера стал более понятен, некоторые, ускользнувшие ранее, детали придали истории новые оттенки. Фильм оказался жизнеутверждающим, оптимистичным, но несколько тревожащим. «Штирлиц любил приходить сюда…смотреть этот фильм». Двусмысленная ситуация поднимала со дна души какие-то вещества, которые заставляли кровь то кипеть, то замерзать, они осели там, казалось, навсегда еще со времен студенческих. Хотелось определенных и размеренных будней, свободы просыпаться в воскресенье в полдень и пинать пивные банки по кухне. Сходить к друзьям, перекинуться в картишки, поплевать в потолок. Хотелось, чтоб была Дама сердца… «Тоже мне, Петрарка!!!»  Это уже четвертый посыл, и не надоест же! Василь Василич повернулся спиной к прошлому и попытался обозреть будущее. Молодая была честна. Она так и сказала, что мечтает о семье, детях, общих планах на жизнь. И что Василь Васильич устраивает ее во всех отношениях… даже как любовник… Даная возлежала на перинах, но смотрела и протягивала белую руку не куда-то в сторону, а к Василь Василичу непосредственно. От нескромных воспоминаний он зажмурился, как кот. Белые бедра запретным и маняшим островом светились в темноте его спальни. Но тогда это уже не Дама сердца, это обязанность, где уж тут заспанный полдень?

К нему протянулись две руки: одна держала стакан воды, была суха и определенна. У запястья на ниточке болталась на ветру табличка, на которой черными буквами было написано: «Всегда». Другая рука, белая, как снег, унизанная золотыми тонкими браслетами, пухлая, как у индийской танцовщицы, держала веер из карт. На картах было красным и неразборчиво написано, что Василь Василич истолковал, как «много чего, но до поры до времени». Руки тянулись к самому носу Василь Василича, и от одной пахло кладбищенской неизбежностью, а слишком пряный аромат другой руки вызывал неизбывную головную боль.

Василь Василич посадил молодую в такси, отправил домой, а сам вернулся в холостяцкую квартиру. Было уже заполночь, сон не шел, обладательницы рук, зная о существовании друг друга, поставили перед ним ультиматумы: делай выбор.

Делать выбор Василь Василич не любил. Этим всегда занималась его мама. И до сегодняшнего дня ему удачно удавалось избегать. Тогда Василь Василич резонно решил, что не будет делать выбор, а пустит по течению самого себя, куда волной прибьет. Чей берег окажется менее крут, тот его и примет. С некоторых пор он стал думать о себе лучше, взбодрился, походка стала более упругой и молодеческой, будто крылатые сандалии несли его или будто шпоры позванивали при каждом шаге… «Старый петух!» - и стакан воды плеснул в лицо Василь Василича предсмертную дозу раньше времени. «Ковбой Мальборо, блин!» … «А вот это уже что-то новенькое», - смутился Василь Василич.

Молодая впервые почувствовала рядом с ним скуку, сидя в кинотеатре сегодня. Каждая встреча заканчивалась в «долбучем сураунде». Столько фильмов она не смотрела даже в детстве, когда папа водил ее на детский утренний сеанс… А он еще говорит: «Понимаешь, любимая, я не могу ее бросить, у нас не те отношения». Она что, инвалид? Оглохла в кино? Блин, ну и встряла я. Если б не проблемы дома, то на кой черт мне этот инфантильный дядя, у которого из-за одного плеча выглядывает мамаша, а из-за другого – престарелая любовница? Все у него ни два, ни полтора. И квартира – так себе, и любовник он, прямо скажем…Да и деньги не такие уж и великие, не ради денег. Выйти бы замуж спокойно, родить лялю, а потом видно будет. Появится у него третья, а он ей скажет: «Понимаешь, любимая, я не могу ту бросить, у нас не те отношения, а эту – я отец ее ребенка. Но ты не горюй, я и к тебе найду, чем навек прилипнуть!»

До Василь Василича донесся смех, интонацию которого он не смог распознать.

Рано утром, седьмого марта, в квартиру Василь Василича вошла дама. Все делалось по одобренному подругой плану. В квартире дамы сломалась самая нужная часть сантехники, можно она поживет у него пару дней с сыном, а то ведь сам понимаешь, праздники, ни одного слесаря трезвого аж до десятого числа. Василь Василич все правильно понял и поселил даму с сыном. Она, оправдываясь тем, что мальчику надо хорошо питаться, кинулась к плите утром, а вечером привезла в дом кучу белья постирать, а за одно, уж так и быть, белье Василь Василича тоже было постирано. Дама нашла сотовый, переписала себе номер телефона охотницы за чужими кошельками. А пригодится, спрятала зарядное от сотового в самый темный угол, так что бедный хозяин почти утратил связь с молодой. С утра до ночи она таскала его по магазинам, рынкам, кинотеатрам, чтоб подальше от телефона. Заводила к себе в дом проверить, не починился ли унитаз, показала Василь Василичу реальный трагизм ситуации: «Бедные родители к соседям бегают!» Родители смотрели это новое шоу глазами маленьких запуганных китайцев и кивали головами.

Настал день Восьмого марта. День страшного суда для мужчин, у которых несколько любимых и единственных. Затасканный по магазинам Василь Василич не успел купить подарок даме, но у него был подарок для молодой. Дама же жадно вглядывалась в основание вазы с тюльпанами, где она привыкла пятнадцать раз находить коробочки и прочие милые сердцу вещицы. На этот раз там красовался кулечек с чем-то, что напоминало чашку. В груди дамы застучало обиженное сердце: неужели это все? Такого скотства она не ожидала.  Эфир наполнился флюидами, а дама между тем ласково просила показать ей, что в кулечке. Это была,  действительно, чашка, причем одна из чайной пары, такими чайными парами полны посудные магазины, и дама распознала ее. «А вторая у тебя останется?» - томно и с надеждой от дамы к Василь Василичу. «Какая – вторая?» - от него к даме, - «Ты в чашку посмотри!» В чашке лежала коробочка. Ну наконец-то! Хрен с ней, с парой. Итак, коробочка, в коробочке золотое колечко с камушком… Девичье колечко, листики – цветочки. И маленького размера, даме на мизинец. А ведь Василь Василич уже восемь колец дарил, знал размер!!! Дама смотрела на колечко, но не снимала его с пальца… неизвестно ведь, что за камень, надо к ювелиру сходить, а то вдруг феонит? И дама плюхнула Василь Василичу праздничное пюре в тарелку.

Настал день Восьмого марта. День страшного суда для мужчин, у которых несколько любимых и единственных. Василь Василич поставил у вазы с мимозой кулечек. Только было это одиннадцатого, когда сантехники протрезвели. Молодая сказала «спасибо» и убрала кулечек в сумку, не разворачивая. Она увидела, что там чашка от чайной пары, силуэт был знаком, дома у нее были такие. Молодая спокойно разделила трапезу с Василь Василичем, на кухне тайком убедилась, что второй чашки там нет. «Ну и жопа!» - донеслось до сознания Василь Василича, но он опять ничего не понял и не отнес на свой счет. «Какая елка, такие и подарки». Под сим критическим углом зрения хрустальная ваза превратилась в граненое стекло, а мимоза скоропостижно скукожилась.

Василь Василичу стали сниться дурные сны. Он читал лекции в огромной аудитории, заполненной молодыми беременными от него студентками. Он тщился купить чайную пару, но давали одну чашку в руки, как при Горбачеве. Он склеивал треснувший пополам унитаз, боясь надвигающейся неизбежной кары. Он клеил его, потом садился, клей не выдерживал, жестоко порезавшись, Василь Василич слышал голос: «Ну и жопа!»…. Окончательно измучившись, мокрый, как мышь, с пересохшим горлом он просыпался один, просил пить, но сухая рука с биркой «Всегда» крутила ему фиги…. И тогда он окончательно просыпался в объятиях нежных белых рук, которые он не мог расцепить и укрыться от пряного запаха… кричал и просыпался насовсем.

Дама играла в ладушки с подругой, похваляясь новым колечком с бриллиантом, которое Василь Василич подарил специально на мизинец, потому что для всех других пальцев у нее есть украшения. Ах, какой он романтик! Листики-цветочки! И это в его-то возрасте! В голове соседки зрела новая глазунья для мужа.

Молодая рассказывала молодому о придурковатом предшественнике, которого она бросила буквально на днях. Он не может …От молодого ей ничего вообще не надо, ибо на роль отца он не годен, столько пива в день пить! Да и молодые нынче не склонны содержать собственных детей.

Дама не простила кольца с феонитом, закатила сцену, Василь Василич тут же исправил положение, признавшись, что да, действительно, это кольцо предназначалось молодой, о чувствах к которой говорит фальшивый бриллиант. Дама все простила в обмен на обещание доказать силу любви к ней. И Василь Василич пообещал.

Молодая позвонила и, рассказав все, что она знает про инфальтильность и неполноценность, поблагодарила за приличную сумму денег, которая была обнаружена в виде зеленых бумажек в чашке.

Дама углубилась в подготовку сына к экзаменам. Старая, надежная  телега громыхала, скрипела колесами и подпрыгивала на ухабах.

Молодая защитила диплом. Новенький мотор авто зло рычал на лихих поворотах.

Эх, Василь Василич! Старый, проверенный временем дурак.

Вечер в углу

У Семен Семеныча была страстная мечта: хотелось ему иметь собственный уютный домик с маленьким садиком, беседкою, симпатичной соседкой, тетенькой неопределенного возраста, общительной, с ямочкой на подбородке. Как все мечтательное и платоническое, то есть подернутое дымкой нереальности, соседку эту он представлял себе ранним летним утром, приветливую, с садовыми ножницами или каким-либо еще миниатюрным, почти дамским, садовым инструментом, вроде небольших грабелек с короткой оранжевой ручкой. Соседка непременно выглядывала из-за кустов крыжовника, возле низкого дощатого заборчика, разделявшего их участки… Тетушка имени в мечтах не имела никакого, ибо являлась лишь атрибутом той умиротворяющей картины, и как она могла выглядеть, скажем, дождливым осенним вечером, даже не приходило в голову. Семен Семеныч непременно оказывался в белой панаме, белой нижней майке без рукавов и пижамных штанах, из которых торчали его ноги, что называется, крепко стоящие на земле, обутые в шлепанцы. Семен Семеныч нес в беседку чашку горячего утреннего кофе и наисвежайшую газету. При этом соседка неизменно в его мечтах произносила фразу: «Здравствуй, Семеныч, ты что ж, бездельничать опять собираешься все утро?» При этом она улыбалась и потирала поясницу запястьем руки, в которой были зажаты грабельки или ножницы.

Такой синтез воспоминаний из старых советских фильмов про дачников с оттенком впечатлений от чеховских рассказов. Образ же такого вот себя у Семен Семеныча иногда откликался на имя Ионыч. Опять же, кусты крыжовника, идиллия уединенности и тихого счастья. Будь он помоложе, и если б в мечтах виделось ему внутреннее состояние дома, представлялся бы он себе неким Бильбо Торбинсом в уютной норке, с многочисленными кладовыми, полными запасов, и приятель, например, добрейший Николай Николаич какой-нибудь, в шортах и рубахе навыпуск,  покрытый пышной растительностью, пил бы в большой светлой кухне коньячок из маленького матового стаканчика, задумчиво склонившись над шахматной партией. Ради такого дела Семен Семеныч перешел бы с удобных сигарет на хлопотную, но уютную трубочку, эдакий Ширвиндт, но без лоска, потому как пижаму любил больше смокинга.  Но он воспитан был на стандартных социалистических ценностях, и потому жаждало его неспокойное сердце стандартных социалистических благ.

У Семен Семеныча была еще одна короткометражная греза под названием «Пенсионер на рыбалке», но она не шла ни в какое сравнение с многосерийной лентой «Утро в собственном уютном домике с маленьким садиком». 

…Пчелы, осы и шмели мерно гудели среди плодовых деревьев, отбрасывая случайные тени на ослепленную солнцем газету. Ни мух, ни комаров, только шмели. Иные любопытные особи подлетали к блюдечку с мармеладом, а иногда с зефиром. Никогда эта картинка не опошлялась видом толстого куска колбасы на раскрошившемся хлебе. Все тонко, эдак миниатюрно и эстетично до невозможности. То, что вид человека в полупижаме  не соответствовал содержимому фарфорового чеховского прибора, Семена Семеныча не волновало, как и имя соседки. Запахи раннего лета, кофе и типографской краски доводили его до предынфарктного состояния, картинка начинала оползать, растворяться в сигаретном дыме, ароматы, тонко струившиеся из окна кухни соседки, перетекали в запах салата с черемшой, который стоял непосредственно перед носом Семена Семеныча, вдруг обретшего плоть и реальность. На этот раз греза оставила ему долгое, почти физическое ощущение от панамы на голове, и Семен Семенычу пришлось оглаживать размечтавшуюся лысеющую голову, чтоб дурман окончательно рассеялся.

Да, он сидел в своем углу, спиной к двери, ведущей не в райский сад, а в темный коридор с застарелым запахом слежавшегося и стоптавшегося барахла, любовно рассованного по полкам почти антикварной прихожей. «Еще лет пятьдесят -  и  к антиквару…» - мелькнуло в голове. В голове, которая привычно наклонилась над табуретом (перед взором мелькнула недоигранная партия, приятель безмолвно растворился в воображаемом дверном проеме), на котором стоял салат с черемшой, лежал ненавистный бутерброд на блюдце, и грустила щербатая чашка - холодный недосахаренный чай. Ужин отвращал. Между почти исчезнувшей мечтой и практически наступившей реальностью Семен Семеныч увидел рукопись Маркеса, его загорелую руку с твердыми ногтями, которой тот подписал: «Полковнику никто не пишет»… Семен Семеныч содрогнулся от холодного ужаса, подернул плечами, стряхивая с тела путаницу ассоциаций, ощущений и воспоминаний. Нельзя такое на сон грядущий…

Семен Семеныч был всегда внимателен к деталям интерьера, его окружавшим. Сегодня он заметил, что стерта пыль с телевизора и торшер стоял на пару сантиметров дальше от дивана, чем вчера. Семен Семеныч придвинул торшер, разгладил складки на диванном покрывале… ох уж эта идиотская привычка жены, которую она зовет бережным отношением к вещам…Ну к чему застилать диван покрывалом, а сверху класть половинку от старого покрывала? Чтоб новое не замусоливать и не протирать пятой точкой. Но через пару часов сидения под пятой точкой Семен Семеныча образовывались немыслимые складки материи, буквально изъязвлявшие…

С привычным скорбным видом Семен Семеныч принялся считать деньги на сберкнижке, пытаясь прикинуть, сколько лет ему понадобится, чтоб купить домик (года два, если удачно продать квартиру), и то домик будет плохонький, но ничего, он еще не дряхлый старик, подправит, подкупит материалов, постепенно… но начнет с того, что приметит место для беседки, а иначе к чему затеваться, посадит деревья, и чтоб никаких помидоров и, тем паче, картошки, а то деревья пока подрастут, года три надо, а пока … пустая сухая земля вокруг плохонького домика дышала неприятным жаром,  нищета, сиеста, потная рубаха… Проклятый Маркес! Рука Семен Семеныча ловко и заученно нарисовала идеальную беседку на полях газеты, окружила ее деревцами, тенью, лучами… и вот уже почти зажужжало вокруг, наметился дощатый заборчик, рисунок начал обретать объем, пространство ожило, и споткнулось вдруг о заглавную «Н» какой-то статьи.

«Но…», «Не…», «Ни…», «Ну…», «На…» - прозвучало нараспев в мозгу. И Муза Летнего Дня соскользнула с конопатого плеча Семен Семеныча ему за спину, запуталась в сберегающих покрывалах и издохла в агонии.

В комнату вошла теща, которая была тиха и незаметна, почти бестелесна, если не смотреть ей в глаза. Глаза же и составляли три четверти от тещи, потому что лучились, искрились, горели внутренним неведомым пламенем, кипели бездонным котлом, притягивали вас до тех пор, пока вы не понимали, что скрывать от этого инфернального существа вам уже нечего, вас изучили, и, имейте в виду, вы слишком много о себе думаете, было б что скрывать, а то так, пустое место, скучища-то какая… Потому теща была молчалива, ненадоедлива. Семен Семеныч не стал смотреть теще в глаза, но она сама обратилась к нему: «Миленький дом ты нарисовал, когда же осуществится твоя мечта?» В голосе тещи не было иронии, она хорошо относилась к зятю, не сравнить с тем, как она относилась к невестке…Но слово «осуществится» прошелестело на ее сухих губах несколько искусственно. Теща села рядом, сделала громче телевизор с новостями и затихла.

…Ветер раздувал белые занавески на кухне соседки, там работало радио, диктор передавал последние новости красивым уверенным голосом. Семен Семеныч заметил новую деталь – на окне стояла клетка с птицами, даже с канарейками. «Это не дело, коты опрокинут», и клетка тут же с подоконника  переместилась под крышу беседки. Соседка удивленно выглянула в окно, Семен Семеныч ей улыбнулся, с режиссером не спорят. «Тебе обязательно было тратиться на этих птиц? Воробьев тебе в саду мало?»- спросила беззлобно теща. Муза Летнего Дня, слегка располневшая, сидела на ее шиньоне, ела пирожок с вишней и весело болтала ногами. Семен Семеныч от возмущения издал некий звук, мол, вас там быть не должно вообще, ваше невидимое место в доме, в сад вам путь заказан! Но послеобеденное солнце преобразило узор теней в беседке, а теща уже ела мармелад, оттопыривая тонкий морщинистый мизинец высоко вверх. Семен Семеныч подождал немного, надеясь, что скоро теща уйдет, гордо подняв голову. Он знал, что после ее ухода дом, как избушка на курьих ножках, повернется окнами в сад, а выходом на улицу… Раз и навсегда. Сегодня был трудный день. Хлопнула дверь ванной…

... Хлопнула дверь машины, ритмично рванулась какая-то мелодия, затихла, опять рванулась, и снова затихла,  по дорожке в сад побежали внуки, сразу же потянулся запах костра и шашлыка, засмеялась дочь, крикнула что-то кому-то… И приятно, что все в сборе, и погрезить не дают спокойно, наводнили собою мир. Бросив взгляд на тещин шиньон, Семен Семеныч застыл надолго. Тонкая-звонкая Муза Летнего Дня потолстела, живот и бюст сплавились в единое целое, из которого торчали тонкие ножки женщины в возрасте, какие бывают у дам, что носят брюки упорно, считая, что плоский зад и тонкие ноги компенсируют массу из живота, бюста и двойного подбородка… Этот «совсем не шарман» Семен Семеныч решил прекратить, закурил и злобно уставился на тещу. Не отрываясь от теленовостей, она без ехидства ответила: «Да все равно я раньше сдохну, нечего на меня так смотреть».  Семен Семенычу стало несколько стыдно, он поставил в беседке идиллическое кресло-качалку и определил туда тещу в послеобеденные часы. Значит, а дети-внуки по субботам. Решив раз и навсегда разобраться со всеми здесь и сейчас, Семен Семеныч дурным голосом позвал жену, которая вышла на крыльцо, вытирая мокрые руки передником. Семен Семеныч критически осмотрел ее, прикинув, какие нужды могут заставить ее выйти в сад. По всему выходило, что только для того, чтоб развесить в беседке гирлянды нанизанных на нитки яблок… или присесть на минутку, прикинуть дебет-кредит…утереться своим передником, устало посмотреть на синие от варрикоза ноги, вздохнуть по-особому или: «Ой, вчера Зинка заходила…» Нет уж, только без этих кумушек, а то возьмутся семечки грызть тут часами: шу-шу-шу, ля-ля-ля, хи-хи-хи, и все, как одна, кудрявые, хной покрашенные.  Семен Семеныч срочно запустил «Пенсионера на рыбалке», чтоб спокойно подумать, как определить жену, чтоб себе без ущерба.

Но тут жена пришла из ванны, села возле тещи, посмотрела на свои ноги. «Если продать квартиру сейчас,  то можно успеть к теплу привести дом и участок в порядок. И летом продержаться на своих овощах. А, сын звонил, говорит, может дать денег, помочь с покупкой. Внукам полезно проводить каникулы на свежем воздухе, питаться овощами без всякой химии». Голос жены прозвучал слишком буднично, невыразительно, так, что Семен Семеныч минуту не мог понять, о чем она говорит.

…Сначала с деревьев осыпался цвет, потом ветер унес все запахи. Мелькнуло и растворилось в пыльной буре заколоченное крест-накрест окно соседки. Теща в кресле-качалке, дети на машине, рыжие кудрявые кумушки – пых – и нету.  Семен Семеныч вдруг понял, что у каждого члена семьи свои виды на райский сад, свои грезы, которые так и не воплотятся, а столкнутся и смешаются, станут тем, что и называют реальностью. Ничем, маятой, мукой, обманутыми надеждами…

Обожравшись пирожков, мармелада и шашлыка, вобрав в себя всех прочих, Муза Летнего Дня лопнула беззвучно, превратившись из пестрой девочки в облако горького перца, серого, как волосы тещи. Семен Семеныч понял, отчего была она сегодня так беззлобна и неядовита… Сколько же муз должно было разорваться над ее головой, сколько перца впитаться в кожу, проникнуть внутрь, в этот кипящий котел, и приправить собой тот колдовской взвар ясновидения из обломков  тщетных надежд, которые теперь… Но Семен Семеныч не был склонен поэтизировать тещины седины, мысль оборвали у самой пафосной вершины. Взвар вернул его к образу сушеных яблок, почти гирляндами висящих на  почти веранде, где сидел Антон Палыч. Он раскрыл книгу на последней странице, почему-то злобно прошипел: «Нещщасссный Фирсссс, ему тоже никто не пишшшет»…в содержании значился «Вишневый сад» и только.

«Ну, если так, давай продавать квартиру,» - равнодушно произнес Семен Семеныч, прикурил сигарету, закрыл глаза и погрузился в последнюю мечту – «Пенсионер на рыбалке». 

Без подставок и подстав

На восьмом этаже девятиэтажки живет мама. Не моя мама, не та мама, а просто – мама. Так ее называли дети, муж. Соседи звали ее соседкой, подруги – подругой или по девичьей фамилии, родители – дочей, а прочие иные звали кумой, et cetera, как говорили древние латиняне, и тд, и т.п.

Больше всего на свете мама не  любит, когда болеют дети. И не потому, что лекарства безумно дороги, болезни смертельны, доктора злонамерены, а дети капризны, а потому только, что детей у мамы двое, болеют они по очереди, заражаясь один от другого, неизменно заражая папу, бабушку и дедушку. Папа, болея, не приносит денег, а бабушка и дедушка не берут детей на выходные. Длится это почти месяц, а через пару недель все повторяется. Поэтому мама утратила постепенно не только нездоровую тревожность по поводу кашля и соплей, но и порой не проявляет даже приличествующего случаю сострадания. В такие дни мама особенно строга ко всем, голова ее наполняется змеями, и взгляд обращает в камень любого, кто ходит без носков и пьет из чужой чашки.

Дети, превращающиеся то в зеленых лягушат со слезящимися глазками, то в бледных зверюшек, светящих в темноте соплями, то еще Бог весть в кого, конечно, внушают маме жалость. Она исправно водит их к врачам, от чего дети иногда становятся похожи на крапчатых чудищ, выпив неподходящего лекарства. Тогда мама может впасть в крайность, мнительность ее достигает предела, медицинская энциклопедья прочитывается от А до Я, и мама сама начинает употреблять таблетки пачками и корвалол литрами. «У ваших детей менингококковая инфекция!»- вещает врач. Мама, чтоб не упасть в обморок, сквозь зубы, но отчетливо и зло шипит: «Нет уж, это их так высыпало от вашей гомеопатии, пенициллина или еще какой-нибудь чертовщины, в которой вы слабо разбираетесь!»  Она увозит детей на дачу, на свежий воздух, запирается с детьми в доме и лечит их сама малиной, смородиной и крыжовником, ромашкой да картошкой.  Мамина мнительность, недоверчивость и дурной характер не раз спасали жизнь детям.

Мама – общительная женщина, любит ходить в гости к некоей даме, которую люто ненавидит мамин муж. Уж за что – он и сам толком объяснить не может, только мама, засиживаясь у дамы, не успевает иногда приготовить человеческий ужин, а жарит ему яичницу.  У мужа свои представления об этом блюде. Два растопыренных на тарелке глаза  имеют над ним некую власть, а отравленный организм долго держит в состоянии размышления о смысле жизни: кто мы? где мы? зачем мы? к чему нам они и мы им?

Иногда к маме приходят приятельницы. Мама украшает свои уши серьгами, внимательно слушает рассказы о семейных неурядицах, мужьях-алкоголиках, пьющих, бьющих, уходящих, приходящих, тираничных родителях, несчастных случаях, самоубийствах, начальниках-самодурах и прочем ужасе жизни. Поскорбев за компанию, выпив кофе-с-коньяком, мама добреет, подруги уходят, и в доме устанавливается атмосфера покоя и душевности. Муж получает порцию благодарности за то, что он такой, за то, что он у нее есть. Дом становится крепостью, в которой только необходимое, только полезное, без бесчисленных подставок под любую вещь: без подставок для ножей, без подставок для телевизора, без подставок для зубных щеток, обуви, тарелок, свечей, сотовых телефонов, карандашей, цветочных горшков и прочего. «Обойдемся подставкой под мужа и конфеты», подразумевая диван и маленькую стеклянную вазочку-конфетницу. Мама могла бы продолжить ряд, сменив образ «подставка» (символизирующем излишек и заменяющим «не хватает денег» на «игольное ушко»), образом «чехол» или «футляр». Только этот образ носил отрицательную окраску и всплывал, когда мама стирала вещи детям и мужу.

Сегодня мама вернулась от дамы со слезами, сдерживаемыми в уголках глаз. При тусклом освещении слезы бросали в углы комнат россыпи бриллиантовых брызг. Настроение было плохое, в ногах чувствовалась усталость. На ужин явилась яичница.

Старший ребенок чихал. Утром он встанет с температурой, надо поставить будильник мужу на полчаса раньше, чтоб он успел вызвать врача.

Поэтому, вновь пережив нервное потрясение в гостях у дамы, предвидя все, чувствуя заранее хождение по этому замкнутому кругу через игольное ушко, мама запускает в волосы первую змею и надевает маску равнодушия. Аминь.

Свобода в мамином понимании

Не было у мамы никаких проблем с понятием «свобода». Свобода – это когда ты не обязан думать о ком-то. Совершенно не важно, при этом, подчинены твои мысли детской манной каше или новому любовному облому близкой подруги. Хочу – думаю, а хочу – в карты играю с компьютером. Даже на постоянные вопросы, типа: «Ты во сколько приедешь домой?» или «Где лежит отвертка?» - можно не отвечать, а махнуть загадочно рукой и забыть насовсем. Свобода – это когда ты знаешь, чего тебе надо, а окружающие только строят на сей счет догадки. И нервничают притом ужасно. А тебе все равно, кто и что о тебе думает.

 «Посмотри, -  говорит маме макияж на лице знакомой, - посмотри, я вполне благополучна, умею быть красивой, и у меня есть время заняться собой».

«Да пошла ты, -  думает мама на своем тайном наречии, - тоже мне, голливудская красотка». И они продолжают спокойно пить кофе и разговаривать о детях и литературе. По сути дела, приятельнице и приходить было не за чем, то, о чем велась беседа, не имеет ни малейшего практического смысла. Мама не узнала нового рецепта салата, не услышала интересного мнения о книге, потому что во мнениях они полностью сошлись. Наверное, смысл визита заключался лишь в том, что в мире есть человек, полностью разделяющий твое мнение о писателе N. Или в том, что надо было снова внимательно посмотреть друг на друга и убедиться, что есть человек, знающий тебя в лицо и по имени. Это несвобода.

«Зачем так громко включать музыку?» – кричит маме сосед. Он думает, что он мужчина, и мама его боится. А она, во-первых, его не боится, а во-вторых: «Даже на похоронах играют очень громко!!!» У него жена – редкой дурости баба. Но, опять же, баба эта за забором, в мамин огород носа не сует, а значит, жить ей и жить. Угрозы эти двое не представляют.

«Ты ужин думаешь готовить?» - это муж и его вечные вопросы. Думать-то мама думает, но будет ли готовить? Главное дело, он давно знает ее в лицо и по имени. И вряд ли забудет до конца своих дней. Его мнение о писателе N маму не интересует, потому что… муж свободен не читать вообще этого модного писателя.

Нет, надо срочно начинать новую жизнь. Сменить жилье и старым приятелям не дать адреса. И, главное, чтоб жилье было настолько далеко от цивилизации, чтоб исключить ненужные визиты людей, которые просто ищут, где время убить, но не так далеко, чтоб любимые подружки поленились притащить свои тощие задницы.

И вот мама нашла такое место. Место максимальной своей свободы. Ведь не тот свободен, кто прется с рюкзаком за тридевять земель, силясь поразить чье-то воображение, а тот, кто на чужое воображение положил с прибором. Ради этого мама два года два раза в день ходила пешком по два километра до остановки и обратно. У нее в доме два года не было вообще никакого отопления приличного. У мамы два ребенка, скоро будет две кошки. Печка – двухкомфорочная, кровать двуспальная. У нее во дворе живут две суки и два кобеля. И два входа в дом. Странная, в сущности, жизнь, но мама старается не возводить это «задвоение» в смысл своего существования. Да, и подруги у мамы тоже две. В городе – две сестры. Родная и двоюродная. Двоюродных же всего – догадайтесь, сколько? У ее родителей – две, соответственно, дочки. А вот посуда в доме тяготеет к цифре «пять». Ну, это уже малоинтересно. Но от такой тенденции надо освобождаться. Попугай, к примеру, у мамы один.

Так вот, о свободе. Нет ничего глупее, чем пытаться спорить с человеком об этом понятии. Признавшись себе однажды, что каждый может иметь свое представление, тема утрачивает остроту. Один свободен сморкаться на улице, стряхивая возгрю под ноги прохожим, а другой - надавать за это по морде. Компромисс – культура. Вы знаете, что можете, но не делаете этого. Этот вопрос мамой был решен годам к двадцати пяти. Через пять лет мама решила проблему следующую: замужество – это несвобода? или так: одиночество – это свобода? «Кому как повезет!» - ответила она и успокоилась.

И тут – здрассте! – старая приятельница позвонила. Хочу, говорит, в гости к тебе прийти. Ну и хоти. А мама не склонна наводнять свой дом людьми, на поддержание отношений с которыми надо тратить много сил. Времени и так ни на что нет, деньги – под расписку выдают, а любой гость – неминуемая трата денег. Нет возможности – нет желания. Появляться раз в три года, вываливать на маму кучу своих новостей? Этому есть объяснение. Мама даже знает, какое. Но мало ли кто хочет, чтобы его знали в лицо, помнили имя и поддерживали личную историю? «Я-то при чем?» - думает мама и вешает трубку. Поразительное дело, старая приятельница не угомонилась, не обиделась совсем, наоборот, стала настойчиво добиваться аудиенции, звонить, спешно рассказывать сюжеты своей замечательной жизни… Между делом и мамину историю ей понадобилось знать в деталях. Как на приеме у гинеколога: шестидесятилетнюю женщину обязательно спросят, когда у нее начались месячные. Вот важная информация! Об этом надо спрашивать человека, чтобы уверенно поставить диагноз: склероз. А маму спросили, помнит ли она еще Кольку, одноклассника, который во втором классе перешел в другую школу? Он, видите ли, привет маме передал. Вот счастье! Вот повод встретиться железный! Может, и Колька еще придет? Такой лысенький, длинненький, шепелявый до сих пор? Может, мы устроим встречу одноклассников у мамы в доме? Нет? Жалко. И вот бы классно, чтобы все пришли с женами, мужьями, детишками! Посмотреть бы! Ага, на маму посмотреть, с каким энтузиазмом она воспринимает такие идеи. Еще пусть каждый захватит свое любимое животное. Что за бред несут эти люди? Сериалов им мало? Короче, это и есть глобальное отсутствие свободы в мамином понимании. До свидания.

Колесо судьбы

Сегодня из картонной коробки в шкафу была извлечена шифоновая блуза. Блузу шили по случаю окончания университета. «Будем считать, что все, видевшие меня в ней, уже давно умерли». За долгое время с шифоном ничего непоправимого не произошло, классический покрой спасал блузу от вероятности оказаться на свалке еще на несколько лет.

 «О-о!» - сказал компьютер, и блуза взлетела в воздух, приземлилась на диване уже пустой комнаты. Еще час раздавались «О-о!», наконец, все детали встречи были оговорены, и за блузу плотно взялись…

Мир вернулся в нормальное положение, когда в комнату вошла неунывающая женщина, со стальными нервами, буквально проглядывающими сквозь кожу.

Дочь спиной ощутила изменение пространства, почувствовала, как мать взяла ручку Колеса ее судьбы, готовая совершить очередной поворот.

Мое дело! – не твое дело! – я тебя- родила! – спасибо большое! – неблагодарная! – я все равно уйду! – врача! – еще вчера вызвали! – так нельзя! – только так и надо! Щелкнули два затвора, но выстрелов не последовало, завязалась рукопашная. В тишине комнат уже почти слышался треск раздираемого шифона, словесных оплеух. Но так было и раньше. В какой-то момент мать уступила, потеряв карман халата, в котором лежал Ключ от дочкиного счастья. Короткая безмолвная возня, борьба у Колеса закончилась сегодня победой дочери.

Следы смертельной схватки были умело замаскированы косметикой, кофе с сигаретой вернули телу опоры, но состояние аллертности не утратилось. Надо еще выйти из дому. Дочь нащупала на груди Ключ: «Выйдем!».

Вечером мать смотрела как вращается Колесо судьбы дочери, и по его неравномерному движению пыталась угадать, что ее ждет. Свое Колесо она вынесла свалку очень давно. Не тогда, когда (общие слова о женском счастье), и не тогда, когда (общие слова о государстве и правительстве),  а гораздо раньше, когда поверила, что не мы хозяева своих судеб. Все, что ей оставалось делать после этого – тренировать свою нервную систему. На нее не произвела впечатления сегодняшняя сцена, мать все прекрасно понимала и была даже согласна с дочерью, но дремучие инстинкты заставляли ее беречь свою девочку от всего и от всех. Мать набрала номер сотового дочери. Та в ответ рявкнула, нагрубила, повесила трубку. Значит, у нее все хорошо, она довольна. Мать с улыбкой пощупала пустой карман, переключила телевизор с какого-то криминального сериала на улыбчивого Радзинского. Нечего смотреть всякие ужасы, когда девочки нет дома…

Дочь вернулась около часа ночи, заглянула в комнату, где перед включенным телевизором сидя спала мама. «Караулит!» - гневно дернулось в голове. Колесо, уже остановившееся, вдруг скрипнуло.

Она пошла на кухню, заварила кофе. На подоконнике лежала мягкая белая кошка и мерцала глазами. В окне должна была показаться полная луна, которая оправдала бы приступ ярости, помогла бы найти злые, но нужные слова для мамы, урезонить ее раз и навсегда, признать, что отныне они равны, и каждый сам решает, каким способом жить: с Колесом или без… Но в ночном небе светился тонкий полумесяц. Слова так и не пришли.

Рассуждая сама с собой о жизни, о тех ее промежутках, которые удавалось прожить самостоятельно, дочь постепенно утрачивала агрессивность, сменяя ее сначала на горькую усмешку, потом на тоску. Глядя в окно, ждала, что вот сейчас начнется тихий ночной весенний дождь, и ничего не надо будет придумывать, все станет понятно само собой, станет немного грустно, даже чуть-чуть тоскливо, и можно будет поплакать о себе… Но и дождь не пошел.

Чувства появлялись беспорядочно, дочь все пыталась выбрать из них какое-то одно, все ради определенности и ясности, чтоб стало, наконец, понятно, чего она хочет и как этого добиться. И решить, наконец: между двадцатью и тридцатью – это дает право на заслуженную взрослость или еще на дурашливую детскость? Это повод сокрушаться (общие слова о семейном счастье), как у многих подруг, или это дополнительное время на (общие слова о романтике и любви), чего они лишены и страдают от этого? Мне хорошо или плохо? Я счастлива или нет? Хотя, если б я была счастлива, таких вопросов бы не возникало… А с другой стороны, (общие слова о красоте душевной и физической), я бы страшно завидовала той себе, какая я сейчас, и тогда вообще грех жаловаться и задаваться такими дурацкими вопросами…

Вопросов и бесполезных ответов было довольно. Она еще раз посмотрела в окно, надеясь на перемену погоды. Тот, с кем она провела вечер, летел облачком за горизонт. Тоска сменилась мягким лирическим настроением, потом нежностью. Все осталось по-прежнему.

 «Бедная моя мамочка»… Дочь вернулась в комнату, сняла с груди Ключ от счастья и  положила его на видное место. «Проснется – увидит и простит меня».

2004 год

"Во времена моей молодости"

Милиция и карета скорой помощи отъехали от дома, дворник смел сухую кровавую пыль, оставшуюся от самоубийцы метрах в четырех от парадного крыльца девятиэтажки. Так закончилась унылая жизнь. 

Подъездные кумушки покивали головами, мол, надо же, разбился в пух и прах, теперь никому ничего, один, как перст, ай-я-яй, богопротивное дело, земля ему пухом, хотя какой, к лешему, пух, врезался в нее, как в бетон, и осталось только облачко желтой пыльцы, на которую при жизни у него была жесточайшая аллергия.

«Быль - пыль, слух - пух, страх - прах, пыльца у крыльца» - разнеслась по телефонным проводам во все уголки города весть о смерти.

Сан Саныч вернулся с похорон приятеля в меланхолии, потому что положенной нормы в три стопки водки он не превысил, обычно холодный разум подтаял и мысли практически потекли. Если выпить еще три рюмки, мысли закипят, а следующие три приведут их к состоянию абсолютного нуля. Сан Саныч подумал-подумал и решил, что первых трех рюмок ему хватит.

Приятеля он знал еще со школы, они жили в одном дворе, дружбы особой между ними не водилось, но так всегда получалось, что жизнь располагала их где-то рядышком: на разных факультетах одного техникума, на разных этажах одного дома. Классика жанра. У Сан Саныча была даже где-то в альбоме групповая фотография, на которой они, еще молодые, провожали в армию своих дворовых приятелей: Василь Василича и Семен Семеныча.… Сан Саныч заностальгировал, достал альбом и принялся долго и внимательно изучать и вспоминать лица и имена людей. За этим занятием и следует оставить Сан Саныча, потому что не наше дело – его личные воспоминания… Только один образ витает в воздухе, от которого нет покоя Сан Санычу: кто, когда и как избавится от наших альбомов, когда лица в них, наши, наших приятелей и детей, потеряют смысл для живых?

Отвратительное ощущение бренности, ничтожности и никчемности всех потуг, идей и планов на жизнь. Картинка со свалки, где на склоне мусорной кучи галка выщипывает клопов и тараканов из старого альбома. Картинка с улицы, по которой ветер гонит клочки разорванных, отодранных от страниц черно-белых и коричнево-серых фотографий. Картинка, на которой кто-то вклеивает разноцветные фото на серо-голубые, с тиснением, листы  – единственную стоящую вещь, если не считать часы с боем и чайный сервиз династии КПСС, с синей глазурью и пасторальными картинками.

Сан Саныч не выдержал и привел свои мысли к состоянию кипения. Теперь он злопыхал на молодежь, начисто лишенную неизвестно чего, но лишенную этого абсолютно. Собственные дети и внуки только укрепляли его в  правоте. Сан Саныч вдруг озлобился на покойного, потому что падают с крыш обычно молодые наркоманы, истеричные девицы, …и потому что, хоть тот и был одинок, но пришел, видимо, к похожим взглядам на жизнь, а значит, вся она – фантом и иллюзия. Нелепая смерть приятеля получила название «Полет пенсионера» и прочно закрепилась в мозгу под этим кодом. Сан Саныч понял бы, если б такое проделал Василь Василич, который жаловался на дурной сон, вот уже лет двадцать преследующий его: сухая серая рука протягивала ему «последний стакан воды», стоило только закрыть глаза, и держала этот стакан перед лицом до рассвета. Василь Василич дошел в своем маразме до того, что перестал пить воду, только чай. Он понял бы даже Семен Семеныча, лысого старика, голова которого была покрыта то ли каким-то псориазом, то ли себореей, то ли просто возрастными язвами, незаживающими, про которые сам Семен Семеныч говорил: «Обмен веществ, аллергия на домашнюю пыль и перец».

Сан Саныч вдруг представил, как эти двое и он сам, в разных квартирах одного дома, но плоско, как на листе чертежа, жадными горящими глазами смотрят «Поле чудес», уже не в силах самостоятельно двигаться, посыпанные перхотью, вампирски светятся в полумраке углов, отражая голубой свет экрана… Сан Саныч рванулся к окну, распахнул его, сорвал пыльные занавески. Мимо него совершился «Полет пенсионера», конечно, воображаемый. «Пых!» услышал Сан Саныч, и его осыпало желтой пыльцой…

Раздался спасительный звонок в дверь. Серый Хмырь, Морок, отодвинул свое лицо от Сан Саныча, снял потные руки с его плеч и спрятался за шкаф, притаился до времени в своих жутких покоях, поблескивая желтыми глазами, похожими на утреннюю яичницу.

На пороге стоял Николай Николаич, щедро одаренный природой кудрявой растительностью, ростом, красной краской и богатырским покриком. Он держал в руках, с въевшимся автомобильным маслом, шахматную доску и свиток газет, начиненный, как дуло миномета, бутылкой коньяка.

Вид глубокого, окучерявленного со всех сторон, пупа Николай Николаича вернул Сан Санычу радость бытия: «В твоем возрасте – и в шортах с шлепанцами. Несолидный ты мужик!» «Ага, ты у нас солидный, хм, хп. Дуну – полетишь…» - запнувшись от своей бестактности, Николай Николаич сделал шаг в кухню, сразу там оказался, сел за стол, разрядил миномет. «Вот как, хм, хп, понял? Раз – и нету человека. Помянем». Сан Саныч достал старинные матовые стаканчики, Николай Николаич положил шахматы на подоконник, повернулся к ним спиной. Ветер шевелил некоторые, не слишком крепко прикрученные к голове спирали его волос. Левый локоть – на столе, правая ладонь уперта в отставленное колено, голова опущена, взгляд – на сдохшего на полу таракана. Николай Николаич рассердился в глубине души. Поза скорби предназначалась не этому дурацкому таракану. Он сразу сменил позу, прервал минуту молчания. «Ну, где, я не понял, давай уже, хм, хп». Сан Саныч суетился у холодильника, нарезал колбаску и там всякое еще разное. Николай Николаич рассматривал, как в первый раз, кухню.

В раковине размораживалась огромная птица – феникс, с нелепо расставленными ощипанными крыльями и неправдоподобно огромным синяком на боку. Изумленно глядя на синяк, Николай Николаич пытался представить его то в вареном, то в жареном виде. «Эту дуру убили, хм, хп, в полете ботинком, хм, хп…черт…» Сан Саныч укоризненно глянул на Николая Николаича через плечо. «Да-ну-блин-не-знаю, чё-такое!» Оправдался Николай Николаич…

Птица-феникс и Сан Саныч, под пристальным взглядом Серого Хмыря, Морока, достигли состояния абсолютного нуля одновременно, но всяк по-своему. 

2004 год

О собаках, вязках, документах и ценах…

О собаках, вязках, документах и ценах…

…сказано уже много раз и разными словами. Но у меня есть и свое мнение на эту тему.
Сначала, конечно, я скажу о том, что все хотят купить щенка здорового, выставочного (красивого, породного и тыды), от здоровых родителей. Все ожидают ответственности заводчика за здоровье и экстерьер шоу-собаки. Вырастить, выставить и… начать вязать всякую шнягу, все подряд, лишь бы платили за вязки. Лишь бы «отбить бабло». И уже перестать думать об ответственности и том, что красивую и здоровую и другим хотелось бы купить, а заодно и заводчика ответственного иметь за спиной. Никогда так не могла поступать, и язык мой длинный лишал меня коллег и друзей. Ну да ладно. Не такая уж я и правильная, чтоб умирать от правды жизни или кого-то воспитывать, не являясь образцом для подражания в каких-то других вопросах.

Дальше, разумеется, хотелось бы рассказать о том, что разница между щенками без документов и щенками с документами так мала (см. Авито), что делание документов лишает всякого смысла вложения в это дело. Сиди и жди, какие фокусы будут в РКФ, заплати, потрать время. Я так вообще не большой любитель платить кому-то, исполняя танец на одной ноге, выполняя все больше и больше нелепых требований.
И еще объясняй кому-то что-то на тему цены и качества. «А почему на птичке рубль, а у вас – десять рублей?» А почему бы вам не напрячься и не посмотреть, в чем разница, самостоятельно? Такое чувство, что я за запрошенную цену должна прочитать три десятка лекций, отработав стоимость собаки вместо ветеринара, дрессировщика и хендлера.

Не хочу делать документы, продавать с документами, а потом читать о себе всякую хрень на форумах от какого-то придурка, которому собачка вдруг оказалась недостаточно хороша, чтоб в восторженных конвульсиях бились судьи и конкуренты. Никогда такого не будет. Если бы все были так продвинуты и могли сразу сказать, какая собака будет суперской и гарантировать это – в половине питомников сидели бы ЧМ, ЧЕ и не по одной штуке. Я не Бог. Но я не хочу воевать с дураками.

Это не помешает мне сделать щенку тату, заключить договор купли-продажи, в котором русскими большими буквами будет написано: «Куплена собака с таким-то клеймом, для себя, без документов, с ветпаспортом, здоровая, за рубль, претензий к продавцу не имею никогда, ФИО, паспорт, дасвиданя». Пожалуйста, звоните мне, спрашивайте, если что-то надо, хвалитесь фотографиями – буду только рада. Но в меру.

У меня нет питомника, я не стремлюсь к славе. Мне просто нравится заниматься своими собаками, иногда видеть «деток». Мне нравится делать что-то и смотреть: хорошо ли вышло то, что я придумала. Документы к рожденному помету каким боком прилагаются? Я и так все увижу.
Для этого только некоторые владельцы щенков будут получать родословные. Только те, кто, реально, будет посещать выставки. То есть, в основном, я и собаки, которых оставляю себе. Почему?

Да потому что есть еще одна причина. Титулы, вошедшие в родословные мною купленных собак, мною же и оплачены стоимостью, запрошенной заводчиками. Я не собираюсь давать бесплатно титулы родителей щенку, которого хотят купить за рубль. Мне пришлось сильно попотеть и поплатить, прежде, чем эти титулы появились. Я ценю эти усилия тех заводчиков, у которых приобретала щенков, и хочу, чтоб и мои усилия так же ценились.

Поэтому – сорри, если хочется щенка от титулованных мам-пап – это стоит других денег. Если хочется щенка от собак с известным или интересным происхождением – пожалуйста, это тоже стоит денег. Если хочется получать моральное удовольствие и адреналин на выставках с хорошей собакой – стоит денег. А просто щенок, хороший, здоровый, от родителей, на которых можно посмотреть на фото – вот он, его цена рубль.
Нет, мне не обидно, потому что я делаю вязку (выездную, дорогую, продуманную и так далее) исключительно «для себя». Потому что я посещаю выставки исключительно ради собственного удовольствия, и глобальной цели как-то грандиозно влиять на развитие породы не ставлю перед собой. Я приобретаю кобелей для сук исключительно «для себя» и своих намерений. Никто не обязан мне за это платить, это мое хобби. Я не катаю кобеля по выставкам для того, чтоб с ним дороже была вязка. Это ж на сколько дороже она должна быть после всех проплат? Но и не собираюсь дарить собак с документами и происхождением, титулами и «историей».

Точно так же я не собираюсь дарить свои усилия (и усилия, к примеру, заводчика, у которого я приобретала кобеля), чтобы осчастливливать щеночками весь птичий рынок или собак без родословных за мешок корма улучшать, панимаиш, своим «улучшателем». Кесарю – кесарево.

К тому же, если человек покупает собаку, не почесав зад, чтобы изучить породу, стандарт… Не посмотрев на тех собак, которые продаются именно как шоу, то с какой радости я буду напрягаться, что-то объясняя? Рубль, ребята. Я ваши усилия в поиске себе собаки оцениваю на рубль.

А дальше – хоть потоп. В заводчика я уже наигралась. В помощника, которому потом можно плюнуть в спину – тоже. Пришло время получать чистое удовольствие от тех, кто мне его приносит – от моих собак. Все остальное легко можно послать на три буквы и не переживать.

К чему я вдруг разразилась? К тому, что уже не раз услышала всяческие «ай-яй-яй» на тему внеплановой вязки Толика и Хлои. Мне не стыдно совершенно. Да, я не уследила. Но на этом моя вина закончена. Не моими усилиями таксы с родословными стоят столько же, сколько таксы без родословных. Может быть это потому, что ценность происхождения некоторых собак равна нулю (кроме консолидации кровей всех европейских стран в безумном винегрете)?
Тогда объясните мне разницу между внеплановой вязкой и хорошо спланированным размножением скучных собак восемнадцатого дубля… собак с одной разводной и странной внешностью… у которых победы родителей значатся только в результатах выставок города Кропоткино?
Не моим творческим мозгом изобретено правило о вязке коблов только с 15 месяцев. Не по моей вине в РКФ можно 15 раз переделывать одну и ту же родословную, пока собака не выйдет из племработы по старости.
И обходить это правило о вязке собак младше 15 месяцев (дурное, по сути, в части кобелей), давая возможность конкурентам держать твои стальные яйца ежовыми рукавицами?.. Писать тридцать три прошения? И снова кому-то что-то объяснять? О, нет. Я не хочу ничего писать. Это мои собаки, я никому ничего не должна объяснять и ничего просить. И поищу повод для сплетен поинтереснее. Это как-то даже и не повод, а так, тренировка на бдительность.

К тому же, все прекрасно знают, как можно было сделать все тихо. Надоело делать вид, надоело объясняться. Надоело придуриваться, что вижу нимбы над головами…

А ведь все не так плохо этим летним утром?

Это не то, чего ты ждала, Марина, но запусти песню и читай под музыку. Знаешь, как хорошо просыпаться летним утром?.. Все не так плохо, как могло быть.

Я люблю просыпаться одна, тогда, когда организм сам открывает левый глаз и целится им в мультик, который не понять ни с переводом, ни без перевода. Таксы просыпаются, по-пластунски ползут к лицу, здороваются, пареваливаются на спины, всякие потягушки, хвостики лениво постукивают, наконечники лыбятся и глазки щурятся… Пошарить люблю по тумбочке, взять сигаретку, выкурить, догадываясь о том, сколько сейчас времени и сколько пропущенных в мобильнике.
А в окошке солнышко, а в голове все еще постукивают на барабане вчерашние Soldiers of Jah Army. Прекрасно. Эхххх… где там наш кофе?..
А если честно, то утро собачника – это почти всегда стресс. Причин масса, у каждого свои, но это аксиома. А стресс – это не гуд. Это тоже аксиома.
К стрессу себя надо готовить плавно. Никогда нельзя резко вставать и смотреть на пол. Ни-ког-да. Сначала надо просканировать области под одеялом. Халва аллаху, кроссовки, мобильники, пульты в разобранном виде в ногах - это уже воспоминание. Но все равно надо держать себя в тонусе. И надо внимательно присмотреться к собакам. Если глаза томные и полудремлющие – можно сразу вставать и идти варить кофе. Вот так вот смело шаркать босиком по полу, ничего не опасаясь.
Но если что-то не так с жалами такс – срочно следует вспомнить: 1 - ничто в этом мире не может быть вечным, 2 – ничто в этом мире не должно быть сильнее моей воли, 3 – обуться, 4 – все это такая муть... захочу, и наплюю на всё, ваще.

Как писал незабвенный Кастанеда: «Если ты утверждаешь, что чего-то не можешь, ты лишаешься всемогущества». Но у Кастанеды не было таксы. Да, индейцы его посчитали за своего, потому что, откушав пейота, он играл с собакой. Но его философия – лажа, потому что он никогда не просыпался в потустороннем мире без пейота. А собачники просыпаются. 1:0 в нашу пользу, по-любому…

Все, кто живет с собаками, а конкретно – с таксами, расскажет немало историй о том, как с ними весело заниматься делом: уборкой. Потому что таксы – мировые помощники. Они любят уборку, и если им долго не давать возможность помочь, они организуют себе праздник сами. Все, что от вас требуется – забыть повесить пакет с мусором на люстру.

Просыпаюсь я утром, как говорится, ничто не предвещало. Дети кто где, кто на работе, кто у тетки. Значит, до ужина можно к мартену не подходить. Лежу на кровати, как тот растаман, и мне хорошо. Это «хорошо» должно было продлиться 12 часов, как минимум. Но пора уже глоточек кофе и сигаретку первую, утреннюю… У кровати тапок нет. Откидываю одеяло – тапки. На полу в спальне пакет с мусором рассыпан, и какая-то хрень растерта по полу нанослоем. И тут доходит: а ведь они не приходили здороваться. Сволочи. Настороженно мерцают в разных углах кровати глаза. И вот тут надо выровнять дыхание. Надо дышать так тихо и медленно, чтоб всем казалось, что ты – камень. Надо смотреть на все безобразие на полу и дышать. Потому что ты потерял контроль над ситуацией. Обидная мысль. Но чего тут думать ее, бесполезную, когда есть пункт номер 4?

Дорога к кухне превращается в поход Героя за джезвой по Гримпенской, к примеру, трясине. Потому что под ногами безобразие, но это безобразие – дар природы, с которым бороться бесполезно. И главное – хладнокровие. Любой ценой, абсолютно любой ценой нужно сварить кофе, принести его к столу, мужественно выпить, медленно, наслаждаясь каждой каплей, постаравшись получить удовольствие от этого божественного действия. То есть, все, что божественно, должно таковым оставаться, не взирая ни на какие тысячи окурков по полу, ни на какие лужи пепла и укропа из рассола… Надо узнать в миллионе бумажных обрывков книгу, которую читал перед сном и смириться с тем, что финал навсегда останется тайной. Оммм… шанти шанти шанти…. Даже если среди этого обнаруживаются три-четыре только вчера постиранных майки… Звук рождает вибрацию в уме и теле, это первичная настройка, а мне просто необходимо получить установку, как говорил бессмертный Кашпировский, «на добро».

В конце концов, я же вырастила двоих детей. Я же еще помню лужи борща на полу, густо посыпанные мюслями. Я еще помню йогурт, втертый в ковер при помощи булочки. Я помню, как дети поджигали обои на кухне и как отрезали кусочки занавески, чтобы незаметно стереть лак с ногтей… И это делали не таксы, что характерно. У меня хорошая память и много, бесконечно много терпения. Бесконечно… Если бы таксы знали, сколько у меня терпения, они бы поняли, что плавно перестроить организм из режима «отдых» в режим «запланированная уборка» - вопрос дыхания и умения сохранять божественность момента. Теперь мне для этого нужно тридцать минут на кофе и все таксы, каких только можно найти в доме. И, пожалуй, правильный ритм.
Уборка может начаться вполне оптимистично, кстати. Может оказаться, что вся посуда, брошенная детьми на столе, уже тщательно вымыта собаками. На поверхности – ни одной хлебной крошки, боже мой, а ведь все не так плохо этим летним утром?