У Семен Семеныча была
страстная мечта: хотелось ему иметь собственный уютный домик с маленьким
садиком, беседкою, симпатичной соседкой, тетенькой неопределенного возраста,
общительной, с ямочкой на подбородке. Как все мечтательное и платоническое, то
есть подернутое дымкой нереальности, соседку эту он представлял себе ранним
летним утром, приветливую, с садовыми ножницами или каким-либо еще миниатюрным,
почти дамским, садовым инструментом, вроде небольших грабелек с короткой
оранжевой ручкой. Соседка непременно выглядывала из-за кустов крыжовника, возле
низкого дощатого заборчика, разделявшего их участки… Тетушка имени в мечтах не
имела никакого, ибо являлась лишь атрибутом той умиротворяющей картины, и как
она могла выглядеть, скажем, дождливым осенним вечером, даже не приходило в
голову. Семен Семеныч непременно оказывался в белой панаме, белой нижней майке
без рукавов и пижамных штанах, из которых торчали его ноги, что называется,
крепко стоящие на земле, обутые в шлепанцы. Семен Семеныч нес в беседку чашку
горячего утреннего кофе и наисвежайшую газету. При этом соседка неизменно в его
мечтах произносила фразу: «Здравствуй, Семеныч, ты что ж, бездельничать опять
собираешься все утро?» При этом она улыбалась и потирала поясницу запястьем
руки, в которой были зажаты грабельки или ножницы.
Такой синтез воспоминаний из
старых советских фильмов про дачников с оттенком впечатлений от чеховских
рассказов. Образ же такого вот себя у Семен Семеныча иногда откликался на имя
Ионыч. Опять же, кусты крыжовника, идиллия уединенности и тихого счастья. Будь
он помоложе, и если б в мечтах виделось ему внутреннее состояние дома,
представлялся бы он себе неким Бильбо Торбинсом в уютной норке, с
многочисленными кладовыми, полными запасов, и приятель, например, добрейший
Николай Николаич какой-нибудь, в шортах и рубахе навыпуск, покрытый пышной растительностью, пил бы в
большой светлой кухне коньячок из маленького матового стаканчика, задумчиво
склонившись над шахматной партией. Ради такого дела Семен Семеныч перешел бы с
удобных сигарет на хлопотную, но уютную трубочку, эдакий Ширвиндт, но без
лоска, потому как пижаму любил больше смокинга.
Но он воспитан был на стандартных социалистических ценностях, и потому
жаждало его неспокойное сердце стандартных социалистических благ.
У Семен Семеныча была еще одна
короткометражная греза под названием «Пенсионер на рыбалке», но она не шла ни в
какое сравнение с многосерийной лентой «Утро в собственном уютном домике с
маленьким садиком».
…Пчелы, осы и шмели мерно
гудели среди плодовых деревьев, отбрасывая случайные тени на ослепленную
солнцем газету. Ни мух, ни комаров, только шмели. Иные любопытные особи
подлетали к блюдечку с мармеладом, а иногда с зефиром. Никогда эта картинка не
опошлялась видом толстого куска колбасы на раскрошившемся хлебе. Все тонко,
эдак миниатюрно и эстетично до невозможности. То, что вид человека в полупижаме не соответствовал содержимому фарфорового
чеховского прибора, Семена Семеныча не волновало, как и имя соседки. Запахи
раннего лета, кофе и типографской краски доводили его до предынфарктного
состояния, картинка начинала оползать, растворяться в сигаретном дыме, ароматы,
тонко струившиеся из окна кухни соседки, перетекали в запах салата с черемшой,
который стоял непосредственно перед носом Семена Семеныча, вдруг обретшего
плоть и реальность. На этот раз греза оставила ему долгое, почти физическое ощущение
от панамы на голове, и Семен Семенычу пришлось оглаживать размечтавшуюся
лысеющую голову, чтоб дурман окончательно рассеялся.
Да, он сидел в своем углу,
спиной к двери, ведущей не в райский сад, а в темный коридор с застарелым
запахом слежавшегося и стоптавшегося барахла, любовно рассованного по полкам
почти антикварной прихожей. «Еще лет пятьдесят - и к
антиквару…» - мелькнуло в голове. В голове, которая привычно наклонилась над
табуретом (перед взором мелькнула недоигранная партия, приятель безмолвно
растворился в воображаемом дверном проеме), на котором стоял салат с черемшой,
лежал ненавистный бутерброд на блюдце, и грустила щербатая чашка - холодный
недосахаренный чай. Ужин отвращал. Между почти исчезнувшей мечтой и практически
наступившей реальностью Семен Семеныч увидел рукопись Маркеса, его загорелую
руку с твердыми ногтями, которой тот подписал: «Полковнику никто не пишет»…
Семен Семеныч содрогнулся от холодного ужаса, подернул плечами, стряхивая с
тела путаницу ассоциаций, ощущений и воспоминаний. Нельзя такое на сон
грядущий…
Семен Семеныч был всегда
внимателен к деталям интерьера, его окружавшим. Сегодня он заметил, что стерта
пыль с телевизора и торшер стоял на пару сантиметров дальше от дивана, чем
вчера. Семен Семеныч придвинул торшер, разгладил складки на диванном покрывале…
ох уж эта идиотская привычка жены, которую она зовет бережным отношением к
вещам…Ну к чему застилать диван покрывалом, а сверху класть половинку от
старого покрывала? Чтоб новое не замусоливать и не протирать пятой точкой. Но
через пару часов сидения под пятой точкой Семен Семеныча образовывались
немыслимые складки материи, буквально изъязвлявшие…
С привычным скорбным видом
Семен Семеныч принялся считать деньги на сберкнижке, пытаясь прикинуть, сколько
лет ему понадобится, чтоб купить домик (года два, если удачно продать
квартиру), и то домик будет плохонький, но ничего, он еще не дряхлый старик,
подправит, подкупит материалов, постепенно… но начнет с того, что приметит
место для беседки, а иначе к чему затеваться, посадит деревья, и чтоб никаких
помидоров и, тем паче, картошки, а то деревья пока подрастут, года три надо, а
пока … пустая сухая земля вокруг плохонького домика дышала неприятным
жаром, нищета, сиеста, потная рубаха…
Проклятый Маркес! Рука Семен Семеныча ловко и заученно нарисовала идеальную
беседку на полях газеты, окружила ее деревцами, тенью, лучами… и вот уже почти
зажужжало вокруг, наметился дощатый заборчик, рисунок начал обретать объем,
пространство ожило, и споткнулось вдруг о заглавную «Н» какой-то статьи.
«Но…», «Не…», «Ни…», «Ну…»,
«На…» - прозвучало нараспев в мозгу. И Муза Летнего Дня соскользнула с
конопатого плеча Семен Семеныча ему за спину, запуталась в сберегающих
покрывалах и издохла в агонии.
В комнату вошла теща, которая
была тиха и незаметна, почти бестелесна, если не смотреть ей в глаза. Глаза же
и составляли три четверти от тещи, потому что лучились, искрились, горели
внутренним неведомым пламенем, кипели бездонным котлом, притягивали вас до тех
пор, пока вы не понимали, что скрывать от этого инфернального существа вам уже
нечего, вас изучили, и, имейте в виду, вы слишком много о себе думаете, было б
что скрывать, а то так, пустое место, скучища-то какая… Потому теща была
молчалива, ненадоедлива. Семен Семеныч не стал смотреть теще в глаза, но она
сама обратилась к нему: «Миленький дом ты нарисовал, когда же осуществится твоя
мечта?» В голосе тещи не было иронии, она хорошо относилась к зятю, не сравнить
с тем, как она относилась к невестке…Но слово «осуществится» прошелестело на ее
сухих губах несколько искусственно. Теща села рядом, сделала громче телевизор с
новостями и затихла.
…Ветер раздувал белые
занавески на кухне соседки, там работало радио, диктор передавал последние
новости красивым уверенным голосом. Семен Семеныч заметил новую деталь – на
окне стояла клетка с птицами, даже с канарейками. «Это не дело, коты
опрокинут», и клетка тут же с подоконника
переместилась под крышу беседки. Соседка удивленно выглянула в окно,
Семен Семеныч ей улыбнулся, с режиссером не спорят. «Тебе обязательно было
тратиться на этих птиц? Воробьев тебе в саду мало?»- спросила беззлобно теща.
Муза Летнего Дня, слегка располневшая, сидела на ее шиньоне, ела пирожок с
вишней и весело болтала ногами. Семен Семеныч от возмущения издал некий звук,
мол, вас там быть не должно вообще, ваше невидимое место в доме, в сад вам путь
заказан! Но послеобеденное солнце преобразило узор теней в беседке, а теща уже
ела мармелад, оттопыривая тонкий морщинистый мизинец высоко вверх. Семен
Семеныч подождал немного, надеясь, что скоро теща уйдет, гордо подняв голову.
Он знал, что после ее ухода дом, как избушка на курьих ножках, повернется
окнами в сад, а выходом на улицу… Раз и навсегда. Сегодня был трудный день.
Хлопнула дверь ванной…
... Хлопнула дверь машины,
ритмично рванулась какая-то мелодия, затихла, опять рванулась, и снова
затихла, по дорожке в сад побежали
внуки, сразу же потянулся запах костра и шашлыка, засмеялась дочь, крикнула
что-то кому-то… И приятно, что все в сборе, и погрезить не дают спокойно,
наводнили собою мир. Бросив взгляд на тещин шиньон, Семен Семеныч застыл
надолго. Тонкая-звонкая Муза Летнего Дня потолстела, живот и бюст сплавились в
единое целое, из которого торчали тонкие ножки женщины в возрасте, какие бывают
у дам, что носят брюки упорно, считая, что плоский зад и тонкие ноги
компенсируют массу из живота, бюста и двойного подбородка… Этот «совсем не
шарман» Семен Семеныч решил прекратить, закурил и злобно уставился на тещу. Не
отрываясь от теленовостей, она без ехидства ответила: «Да все равно я раньше
сдохну, нечего на меня так смотреть».
Семен Семенычу стало несколько стыдно, он поставил в беседке
идиллическое кресло-качалку и определил туда тещу в послеобеденные часы.
Значит, а дети-внуки по субботам. Решив раз и навсегда разобраться со всеми
здесь и сейчас, Семен Семеныч дурным голосом позвал жену, которая вышла на
крыльцо, вытирая мокрые руки передником. Семен Семеныч критически осмотрел ее,
прикинув, какие нужды могут заставить ее выйти в сад. По всему выходило, что
только для того, чтоб развесить в беседке гирлянды нанизанных на нитки яблок…
или присесть на минутку, прикинуть дебет-кредит…утереться своим передником,
устало посмотреть на синие от варрикоза ноги, вздохнуть по-особому или: «Ой,
вчера Зинка заходила…» Нет уж, только без этих кумушек, а то возьмутся семечки
грызть тут часами: шу-шу-шу, ля-ля-ля, хи-хи-хи, и все, как одна, кудрявые,
хной покрашенные. Семен Семеныч срочно
запустил «Пенсионера на рыбалке», чтоб спокойно подумать, как определить жену,
чтоб себе без ущерба.
Но тут жена пришла из ванны,
села возле тещи, посмотрела на свои ноги. «Если продать квартиру сейчас, то можно успеть к теплу привести дом и
участок в порядок. И летом продержаться на своих овощах. А, сын звонил,
говорит, может дать денег, помочь с покупкой. Внукам полезно проводить каникулы
на свежем воздухе, питаться овощами без всякой химии». Голос жены прозвучал
слишком буднично, невыразительно, так, что Семен Семеныч минуту не мог понять,
о чем она говорит.
…Сначала с деревьев осыпался
цвет, потом ветер унес все запахи. Мелькнуло и растворилось в пыльной буре
заколоченное крест-накрест окно соседки. Теща в кресле-качалке, дети на машине,
рыжие кудрявые кумушки – пых – и нету.
Семен Семеныч вдруг понял, что у каждого члена семьи свои виды на
райский сад, свои грезы, которые так и не воплотятся, а столкнутся и смешаются,
станут тем, что и называют реальностью. Ничем, маятой, мукой, обманутыми
надеждами…
Обожравшись пирожков,
мармелада и шашлыка, вобрав в себя всех прочих, Муза Летнего Дня лопнула
беззвучно, превратившись из пестрой девочки в облако горького перца, серого,
как волосы тещи. Семен Семеныч понял, отчего была она сегодня так беззлобна и
неядовита… Сколько же муз должно было разорваться над ее головой, сколько перца
впитаться в кожу, проникнуть внутрь, в этот кипящий котел, и приправить собой
тот колдовской взвар ясновидения из обломков
тщетных надежд, которые теперь… Но Семен Семеныч не был склонен
поэтизировать тещины седины, мысль оборвали у самой пафосной вершины. Взвар
вернул его к образу сушеных яблок, почти гирляндами висящих на почти веранде, где сидел Антон Палыч. Он
раскрыл книгу на последней странице, почему-то злобно прошипел: «Нещщасссный
Фирсссс, ему тоже никто не пишшшет»…в содержании значился «Вишневый сад» и
только.
«Ну, если так, давай продавать
квартиру,» - равнодушно произнес Семен Семеныч, прикурил сигарету, закрыл глаза
и погрузился в последнюю мечту – «Пенсионер на рыбалке».
Комментариев нет:
Отправить комментарий